До сих пор мы выясняли, зачем нужен анестезиолог до операции и во время нее. Ну а теперь самый загадочный рассказ о том, зачем он нужен после того, как все закончилось.
Что ж… давайте разбираться. Если вспомнить предыдущий текст, аналогию с самолетом, то мы же не совсем глупые люди, чтобы считать что сразу же после того, как лайнер приземлился, его отправляют в следующий рейс. Нет. Его сначала приводят в порядок. Проверяют. Ремонтируют, если надо. Ещё заправляют. Чистят. Меняют экипаж. Загружают воду, еду для пассажиров и т.п. Чем человек хуже самолета?
Итак, пациент, обычный, стандартный, стабильный, заканчивает операцию, его будят, переводят на кровать и везут в послеоперационную палату. На иврите это называется “итошешут” или “иторерут”, в разных больницах по разному, ну и в переводе на русский это место, где приходят в себя или место, где просыпаются. В общем, в данном контексте одно и то же.
И там он наблюдается. Сколько? Столько, сколько нужно. Один из самых самых и самых бесящих вопросов, которые ты слышишь на выходе из операционной, это что-то вроде “хирург сказал мне, что через час его выпишут”. В половине случаев с претензией, иногда довольно злобной. Мол, “доктор” обещал, а вы, гады, саботируете. Это вообще звучит для наших ушей музыкой. Хирург, значит, “доктор”, а я кто? Сантехник? И каждый раз приходится объяснять, что хирург влияет на происходящее в послеоперационной палате примерно так, как раввин влияет на рождественскую церковную службу. Хотя может кому угодно пообещать, что на ней прочитают недельную главу Торы.
Послеоперационная палата это такое довольно нестандартное место даже для больницы. В этом месте живут и работают анестезиологи и медсестры (будем корректны, медбратья тоже), у которых, как правило, за спиной курсы интенсивной терапии. То есть, не простые медсестры, а самые крутые из крутых. Спецназ медсестер. Пациенты попадают сюда иногда на очень короткое время, но в таком состоянии, когда случиться может все, всегда и очень быстро.
В послеоперационной палате могут находиться люди абсолютно стабильные, которых действительно через час можно вернуть обратно в их палату в хирургии или в гинекологии. А могут оказаться пациенты в критическом состоянии, которым нужна помощь на уровне того, что называется “палата интенсивной терапии” или “реанимация”. И с такими “клиентами” очень много работы. Причем переход из первого состояния во второе может приключиться внезапно. И пациент не вывешивает над собой красивый цветной баннер, на котором написано “У меня кардиогенный шок”. Доктор, разбирайтесь, сами.
Почти все, что делают в палате интенсивной терапии можно сделать в послеоперационном отделении, как с точки зрения квалификации персонала, так и с точки зрения оборудования, возможностей, доступа и т.п. Более того, во многих больницах послеоперационная палата служит “запасным аэродромом” для тяжелых пациентов, если реанимация переполнена. Диализ делали, кровоточащие сосуды ушивали, отравление ядохимикатами лечили, про реанимацию, септический шок, массивные кровотечения я просто молчу. Это совсем не редкие гости.
Теперь давайте о спокойном. Относительно спокойном. Что происходит с пациентом в первые часы после операции. Обычный пациент без приключений, кровотечений, просто человек, которому, например, удалили желчный пузырь. Статистика говорит, что чаще всего ему болит. И почти такая же вероятность, что у него возникнут тошнота и рвота. Если уж на то пошло, существуют исследования, утверждающие, что рвота и тошнота мешают сильнее, чем боли, хотя это очень субъективно. Стало быть, надо правильно и быстро по возможности погасить и то, и другое. С учетом тех лекарств, которые наш пациент уже получил. У нас на наркозе. И дома. И до наркоза в больнице. С учетом того, что ему можно, а что ни в коем случае. А иногда с учётом того, что ему можно, но не очень желательно, но лучшего варианта нет.
Если мы в кино или в Японии, где все, как один, самураи и должны страдать молча, то все хорошо. Но мы в Израиле, где молча-то и здоровые люди не лежат. Поэтому часто в послеоперационной палате шум и гам и полный непорядок. И сестры бегают, как ужаленные. И мониторы свистят и воют потому, что у того давление поднялось, у этого пульс, у третьего сатурация упала а у четвертого просто отцепилась наклейка и монитор думает, что у человека остановка сердца, а на самом деле надо просто поправить электрод. И посреди этого шума, гама и почти полного хаоса надо принимать правильные решения, отсеивать ерунду от важного и стараться сделать так, чтобы всем было хорошо.
Здесь лирическое отступление. Лирическое потому, что когда вам болит, на лирику вас не тянет. Анестезиологи лучше всех умеют заставить отступить острую боль. Как-нибудь напишу вам про клинику боли подробно, но там речь идет, в основном, о хронической боли. И это совершенно другая история, с другой физиологией, другими механизмами часто и другими лекарствами. Основали однако клиники боли именно анестезиологи и именно потому, что мы лучше большинства других врачей понимаем и в боли и в лекарствах, и в том, что лекарства делают с нами и в том, что мы делаем с лекарствами. И на первых порах медики не слишком хорошо понимали разницу между острой болью и хронической. Это сейчас мы стали умнее. Но с острой болью нам приходится иметь дело много, часто и те самые, “любимые” протоколы по которым лечат пациентов от острой боли в других отделениях тоже пишутся с нашим участием, как правило.
Про боль сказали. Теперь скажем про все остальное. Потому, что все (вообще, от слова “абсолюто”) осложнения операции падают куда? Верно, в послеоперационную палату. Кровотечения. Дыхательные проблемы. Расхождение швов. Делирий. И еще список из нескольких тысяч проблем.
Вам недостаточно? Мне, например, выше крыши хватает. Но всегда приходит кто-то, у кого с собой есть еще мешочек проблем. Все болезни, которыми пациент страдал до операци, все болезни, которые у него были в скрытом состоянии, а потом внезапно “выпрыгнули” – все они к нашим услугам. И норовят порадовать нас в самый неподходящий момент.
И, когда у нас на третьей койке лежит человек семидесяти лет от роду после удаления того самого желчного пузыря, жалуется на то, что ему болит, и у него пульс 120 и давление 90 на 50, ты должен очень быстро разобраться, что это: кровотечение потому, что хирурги плохо закрыли какой-то сосуд, или это морфий, что ему дали пять минут назад скинул давление, или это его лекарства, которыми он лечил свою гипертонию плюс твои лекарства, или у него нарушение ритма (или еще сто пятьдесят возможных вариантов). Или 90 на 50 это его норма.
И, если не норма, если не морфий, а если это кровотечение, то бегом за хирургом и моментально в операционную. А если это инфаркт, то бегом за кардиологом. А, если это …
Вот так. А вы говорите, не нужен.
Поэтому, если анестезиолог не принимает пациент до операции, чтобы решить, можно ли, как можно и как приготовиться, если он не дает наркоз прямо сейчас, если не сидит в послеоперационной палате и не думает, что происходит с тем парнем на третьей койке, он, возможно, делает эпидуральную анестезию в родблоке, помогает терапевту открыть вену, реанимирует кого-нибудь в ортопедии или … или пьет свой кофе. Потому что кофе пить, говорят, вредно. Но иногда очень хочется.
#Анестезиоблог
© Юрий Супоницкий
