Дело было тридцать лет назад.
В Израиле. В приемном отделении.
Приемник – это такое место, куда люди приходят в любое время дня и ночи потому, что им плохо. А врачи и медсестры должны с эмпатией всех встречать и сразу лечить. Как доктор Айболит.
Ну а на самом деле, ты с восьми утра на ногах и еще не присел, хорошо, если успел пообедать, и полночь близится. И все почти, кроме Германа, уже побывали в приемнике или собираются, ты думаешь только о том, чтобы не упасть и не умереть в углу. А то работать будет некому.
Ты стажер. То есть, самое низшее звено в пищевой цепочке больницы. На тебе мятая футболка, поверх нее – мятый халат. А еще выше – твоя помятая физиономия. Бейджиков с именем и фото у нас тогда не было, но приемник был маленьким, говорили в нем громко, и меня называли либо “доктор Ури”, либо просто “Ури”. Больница маленькая, все друг друга знают.
Вот на этой оптимистической ноте ловит меня какой-то мужик и говорит:
– Слушай, посмотри пожалуйста, мою маму. Не хочу, чтобы ее лечил русский доктор.
В 92-м году русских докторов в Израиле было очень много, и это словосочетание “русский доктор” не было синонимом “хорошего доктора”. Совсем. А находилось где-то между “китайским магнитофоном” и “турецкими джинсами”.
Я улыбнулся. Мне было чертовски приятно, что меня приняли за коренного израильтянина. Это был такой … незаслуженный, сомнительный, мерзковатый, но комплимент. Потом я открыл рот и сказал:
– Конечно, где твоя мама?
Удивленное лицо мужика до сих пор помню.Потому, что русский акцент у меня в иврите, как был, так никуда и не делся.
А маму я посмотрел и полечил и они ушли, но осадок остался.
© Юрий Супоницкий
#Израиль_без_наркоза
#Жизнь_без_наркоза
