– Ты доктор, сидишь в белом халате в чистом кабинете, – сказал мне как-то знакомый автомеханик, показывая руки с въевшейся под ногти грязью.
– Была хотя бы одна машина, которую вырвало тебе на штаны? То-то же.
Ага. Белый халат. В последний раз я одевал его, когда проходил стажировку после института. И это было вечность и ещё пару дней назад. Я – анестезиолог, и мои доспехи – операционная форма, мой меч – ларингоскоп с ярко горящей звездой на конце клинка, а щит – маска, которую я кладу пациенту на лицо и прошу сделать несколько глубоких вдохов.
Утро начинается с … нет, начинается оно с кофе. Чтобы проснуться окончательно. И с обхода оперблока. Предыдущая смена отпахала всю ночь без перерывов, они на ногах еле держатся. Пока дежурный зомби рассказывает, что успели за ночь сделать, а что оставили нам, я пытаюсь оценить размер ущерба и распределить работу. И ещё надо приготовить комнаты, развести лекарства, проверить пациентов. Но это – отдельная песня.
Я никогда не смогу спланировать всё правильно. Не помню, кто сказал, что планы военной кампании хороши лишь до первого выстрела. Так и у нас. День грядущий нам готовит сюрпризы в виде срочных операций, которые нарушат любые планы. Но мясорубка должна работать без остановки. А в этой мясорубке мы не жернова и не ножи, а самые натуральные лук, морковь и мясо. Пока еще свежее.
Впрочем, сегодня мы ангажированы до конца дня. В этом есть своя прелесть: никаких иллюзий на передышку. Будет что нибудь ломаное, резаное, стреляное и кровоточащее, или не будет, в любом случае работать нам до утра. Ортопеды выставили список из двух десятков операций, которые не успели закончить вчера и позавчера. У хирургов есть аппендицит и ущемлённая грыжа, с неё и надо начинать. Пока не откроют, никто не знает, что там ущемилось. Может, просто жир. А, может, кишечник, и тогда будет уже совсем другая песня. Невеселая. И всегда над нами нависает дамоклов меч родблока, откуда, как из дерьмового рога изобилия начинают сыпаться кесаревы сечения. В самый неподходящий момент. Срочные. Других почти не бывает. Но об этом потом.
Мы дежурим. А это значит, что все, что должно быть прооперировано с семи утра и до семи утра следующего дня – наше. Плюс родблок. Плюс реанимация по всей больнице. Плюс травма. Плюс все, что только угодно, включая вены, куда не могут попасть другие доктора. Наши муки не от скуки.
Люди делятся на два типа. Первый уверен, что операция начинается, когда хирург берет в руки скальпель и делает надрез. Второму известно, что театр начинается с покупки билета, а посещение оперблока в качестве пациента – со встречи с анестезиологом. И заканчивается не последним швом, снятыми перчатками, и иногда даже “Всем спасибо”. А прибытием стабильного и проснувшегося человека в послеоперационную палату. К первому типу относятся все люди на Земле, в том числе и хирурги. Ко второму – только мы, анестезиологи. И операционные сестры.
Работа поделена, одна комната отдана ортопедам. Вторая хирургам. В одной визжат дрели, стучат молотки, громко просят отвертки и болты. Стерильная столярная мастерская. В другой очень тихо. Нитки, зажимы. Медленно и печально, но неотвратимо грыжа отступает, свет бестеневых ламп побеждает тьму, пришедшую из глубин живота, но в негласном соревновании побеждают сильнейшие. То есть, ортопеды. Ортопед, как гласит одна поговорка, должен быть сильным и глупым. А хирург не обязан быть сильным. Все это, конечно, шутка. В одном серьёзном медицинском журнале напечатали статью, полноценное научное исследование, в котором доказано, что ортопеды умнее анестезиологов. Я ему верю. Но, наверное, когда проводили замеры, все нормальные анестезиологи работали в другом месте.
Пока комнаты моют и готовят к следующим операциям я бегу смотреть старушку. Она поскользнулась и сломала руку в душевой у себя дома. С точки зрения ортопедов, бабушка здорова. Правда, компота ей не дают потому, что перед операцией положено шесть часов голодать. Рвота и наркоз – хорошее сочетание только для желающих навестить патологоанатома.
Что ж… видали мы бабушек и здоровее. У этой вдобавок к стандартному набору из диабета, гипертонии и атеросклероза есть очень неприятная одышка. Даже когда разговаривает со мной, задыхается и останавливается после каждого предложения, чтобы сделать вдох. Говорю об этом её врачу.
– Это как-то должно помешать мне соединить кости?
– Нет, – отвечаю, – но на трупах в больнице не тренируются. Вызови кардиолога, пусть осмотрит её, потом поговорим.
Так проходит день. Часам к семи наступает затишье, и мы садимся ужинать. Мы – это персонал операционной. Четыре врача, четыре медсестры, санитар и уборщицы. Стол общий. Что принесли, тому и рады. Говорим обо всем подряд. Политика, машины, кулинария. “А вот раньше” – любимая тема потому, что раньше на дежурствах не работали, а исключительно делали барбекью, играли в футбол и отсыпались. Что-то прежде мы этого не замечали. Но зато сейчас с удовольствием вспоминаем, как в этом фантастическом “раньше” хорошо нам жилось. Хорошо. Но не долго. Потому, что о нашем спокойном существовании вспоминает телефон и взрывается истеричной трелью.
На том конце провода не менее истеричный гинеколог.
– Срочное кесарево. Гипоксия плода.
Все смотрят на меня, хотя по выражению моего лица они и так знают, что я скажу. Общий подъем, готовим комнату к кесареву сечению. Сестра бежит мыться. Никогда не хотел бы работать в родблоке. Акушер – самая нервная из всех профессий, которые только существуют в медицине. У них, если что-то и происходит страшного, то происходит сейчас, немедленно и требует безотлагательных действий. А, если ты ошибся, разом рискуешь жизнью и матери, и ребенка.
Действительно, не проходит и пяти минут, как два врача и акушкерка вбегают в операционую с каталкой, на которой роженица. За ними муж, но ему в наш храм скальпеля и пинцета входа нет. Объясняю это терпеливо. Дважды. Нет, никакие обстоятельства не позволят нарушить правило. Даже тот факт, что его мама была медсестрой. Я уже видел один раз мужа роженицы, хлопнувшегося в обморок прямо в операционной. И это неприятное зрелище, к тому же, персоналу вздохнуть лишний раз некогда, а откачивать здоровенного мужика, пока ты должен заниматься его женой и ребенком, это вообще не то, что мы хотели бы делать. Одного раза с меня достаточно.
Вежливо выпроваживаем мужа. Потом быстро, нет, очень быстро собираем анамнез у роженицы, и бегом на стол. Десять минут, и на руках у акушерки три кило вопящего счастья с большой писькой. Все счастливы, поскольку финал оказался, как в сказке.
А мясорубка включается снова. Еще перелом. И заворот кисты. Кровотечение из миндалин. Травма, но по мелочи. Друзья чего-то не поделили, один сунул другому обломок пивной бутылки под ребро. Почка не задета, легкое тоже. Полежит в больнице денек, отоспится и пойдет восвояси. Две реанимации, одна удачная. Это уже большое дело. Только в кино реанимируют всех, и крайне успешно. В реальной жизни эта процедура хорошо, если срабатывает процентах в десяти. Так что сегодня с пятьюдесятью процентами мы на высоте. Еще кесарево, прободная язва желудка, и неотвратимо, как утро, наступает утро.
И дежурные зомби, то есть, мы, сдают остатки работы свежему мясу. Show must go on. А мясорубка должна работать.
© Юрий Супоницкий
#Жизнь_без_наркоза
#Медицина. Популярное.
Использовано фото fernandozhiminaicela, находящееся в свободном доступе для некоммерческого использования на сайте pixabay.com
