Однажды меня прямо на улице обняла и поцеловала в щеку незнакомая женщина.
Красивая незнакомая женщина.
Это приятно, но, когда рядом с тобой жена, некоторая неловкость, все же, ощущается.
Я подобрал выпавшую челюсть и спросил… ну что-то невнятное видимо пробормотал, имея в виду очень банальный вопрос “а что, собственно, происходит?”
Она спросила, не узнаю ли я ее, а я только развел руками.
Не узнаю.
И тогда она назвала свое имя.
Знаете, бывает так, что у тебя в голове крутятся разрозненные фрагменты, и вдруг в один момент складываются в картину. Со щелчком.
Лет за пять до этой встречи мы с ней познакомились. Это было довольно своеобразное знакомство. Она ехала в маршрутке, а рядом с ней сидел террорист с поясом смертника. И пояс взорвался. Поэтому вместо дома она приехала в больницу на “скорой” в тяжелом шоке, из приемного отделения бегом в ее привезли в операционную, а я дежурил в анестезиологии.
Не надо быть медиком, чтобы представить, что может сделать с человеческим телом взрыв в закрытом пространстве. Ничего общего с тем, что показывают в кино. Разве что это кино про мясобойню. Когда в человека стреляют пулей, или несколькими, ты, по крайней мере, имеешь некоторое представление о том, что может быть повреждено. Когда в тело по совершенно непредсказуемым траекториям летят металлические куски и рвут его на части, пострадать может что угодно. Но она добралась живой до больницы, чего не скажешь о большинстве ее попутчиков. Это уже везение.
Первые часа три мы и хирурги были заняты просто тем, чтобы не дать ей умереть. Стабилизировать то, что можно и перевести в реанимацию, чтобы там продолжили. Когда человек в таком состоянии попадает в операционную, это словно столкновение порядка с хаосом. Порядок, который мы пытаемся хотя бы отчасти восстановить бьется с кромешным адом, посеянным в организме взрывом.
В реанимации я тогда работал. Так что за те четыре месяца, что она провела у нас, действительно оказался одним из тех, кто провел ее через огонь, воду и медные трубы. Операции. Повторные операции. Резекция кишечника. Еще одна. Дренаж абсцессов в животе. Дренаж грудной клетки. Гемофильтрация. Трахеостомия. Респираторный дистресс синдром. Сепсис. Бесконечные смены антибиотиков и, под занавес, грибковая инфекция, которую лечат очень токсичной гадостью. А не будешь лечить – сожрет человека с потрохами.
А еще был муж. Который слушал нас, а говорили мы совсем нелегкие вещи, подписывал согласие на операции и провожал ее в операционную, а потом встречал на выходе. Который оживал с ней и умирал с ней. Но всегда был где-то рядом. Прошел рука об руку через все круги ада.
И забрал от нас в хирургию. Долечиваться.
Человек, который пережил такое, и покидает реанимацию, не выглядит, как герой кино. Вот и она уже могла некоторое время сидеть в кресле, но почти не обходилась без кислорода. Похудела килограмм на двадцать, так что между кожей и костями мало что осталось. На животе заживающие швы. Все тело в шрамах от осколков. Вен почти не осталось: мы искололи все, что было.
Для нас это успех и конец тяжелого пути. Для нее едва ли середина дороги, на которой многое может произойти. Все равно, ни с чем не сравнить это ощущение, когда человек, вопреки всему, выкарабкивается из могилы и уходит из реанимации живым. Это победа, и ты знаешь, что приложил к ней руку. У тебя есть право на маленький, честно заработанный триумф.
С тех пор мы не виделись до памятной встречи на улице. От едва способной сидеть развалины, полуинвалида до уверенной в себе красавицы – пропасть. Пропасть, наполненная, болью, страданием, чудовищным упорством и несгибаемой волей. И еще любовью.
Однажды, когда она лежала у нас, я увидел, как муж наклонился к кровати и поцеловал ее в щеку. И в этом поцелуе была такая нежность, что захотелось отвернуться. Не быть свидетелем проявления чужих чувств. Не украсть чье-то чудо. Может быть, тогда я почувствовал, что эта история имеет шанс закончиться хорошо.
© Юрий Супоницкий
#Жизнь_без_наркоза
Фото взято с сайта pexels.com у RODNAE Productions
