У меня был товарищ.
Он умер.
Вот почти вся история.
Он был профессиональным автолюбителем. Не знаю никого, кто лучше него разбирался бы в автомобилях, в красках и оттенках, средствах для полировки. Никто не умел лучше вернуть старой машине прежний цвет. Помню, у меня когда-то был старый “Пежо” цвета слоновой кости. То есть, я так думал. Пока мой товарищ не поколдовал денек над машиной, и выяснилось, что она белая. И не просто белая. Краска словно ожила, заиграла, заблестела.
А потом мой товарищ “поймал” инфаркт. Инфаркты бывают разные. Знакомый профессор хирургии пережил четыре и продолжил оперировать и трепать нервы бесчисленным поколениям студентов. А приятелю моему достался совершенно мерзкий инфаркт. Несмотря на все возможности медицины, на срочную ангиопластику, сердце его теперь работало едва на четверть. Был пламенный мотор, а стала вялая тряпочка.
И человек был полон сил, пахал за троих, и вдруг оказался настоящей развалиной. Это в сорок-то лет. Каждые несколько месяцев попадал в больницу. Добирался и до реанимации: то к нам, в общую, то прямиком к кардиологам. Были такие моменты, что казалось, уходит. Ощущение, что Создатель поставил на нем даже не точку. А жирный крест.
Но у моего приятеля была жена. Обычная женщина. Просто у нее в словаре не нашлось слова “невозможно”. Очередь на пересадку сердца – столько не живут. Врачи столько ему не давали. Невозможно протянуть пять или шесть лет, когда сердце – не сердце вообще. Оказалось, возможно. Каждый день тяжело работать ради того, что обычным людям дается само собой. Поход в туалет – как тренировка в спортзале. Выйти из дому – пробежать марафон.
Дни сложились в недели, недели в месяцы. Дважды его вызывали в центр трансплантации, но донор не подходил. А на третий – подошел. И все сложилось гладко. То есть, гладко для нас, для тех, кто вовне. Двое суток на аппарате ИВЛ, потом несколько недель в больнице. А потом домой. С новым сердцем. И десять лет нормальной жизни. Сегодня пересадками никого не удивить. И люди с чужими органами живут нормальной жизнью, иногда проходят по нескольку трансплантаций, занимаются спортом, рожают, участвуют в автогонках, взбираются на вершины во всех смыслах.
И мой приятель вернулся к работе. А потом … все мы рано или поздно умираем. Хоть он и бросил курить после операции, но рак легкого догнал его годы спустя. Все равно. Каждый день, вырванный у смерти, это чудо. Чудо, когда ты отец, дед, муж. Подарок, которому нет цены.
Но я не об этом.
Говорят, что в семье муж – голова, а жена – шея. Куда шея повернет, туда голова и смотрит. И я думаю не о том человеке, который почти умер и вернулся в мир живых после того, как стоял одной ногой в ледяной воде Стикса и чувствовал ее жуткое прикосновение. И даже не о том, кто отдал ему свое сердце. Когда-нибудь я напишу и об этом.
Я думаю о той, кто руками, зубами, не знаю чем, каждый день, без перерывов, без поблажек, без отпуска и подмены тянула на себе мужа. Каждый день упиралась ногами в земную твердь и держала на своих плечах небесный свод. Каждый день искала спрятанные сигареты, которые нельзя и прятала соль, которую нельзя. А ведь так хочется. Каждый день давала лекарства по часам, таскала по врачам, следила за режимом. Была женой, мамой, нянькой, медсестрой разом. Точкой опоры. И цепным псом. А еще личным, персональным, незаменимым ангелом-хранителем.
О том, что голова – это чудесно.
Но без шеи она остается только бесполезным куском плоти.
© Юрий Супоницкий
#Жизнь_без_наркоза
Фото Anastasiya Lobanovskaya pexels.com
Текст был опубликован на Снобе.
