У нас всё ещё война. У нас было разом двадцать четыре погибших и никакого желания писать не было. И сил не было.

И сейчас не очень есть. 

Но у нас война и мы в тылу, и это, что бы мы ни ощущали, не то. Совсем не то. 

И двадцать четыре сегодня, а завтра, скажем, двое, все это, к сожалению, идет в одну ужасную корзину. Потом, если будет “потом”, мы скажем, сколько человек Израиль потерял в этой войне, и будут уроки, будут выводы, комиссии и расследования. 

Я смотрю на то, что происходит с нами, как с обществом, а что происходит? Люди воюют и умирают. Это ненормально в любой нормальной стране, но Израиль – не нормальная страна. Эта страна будет воевать всегда, пока у ее соседей не произойдет какое-то переключение в мозгу. 

Другие люди в том же Израиле живут, как будто ничего не происходит. Это так банально, да? Я живу в двадцати километрах от войны. Жил, когда армия вычищала Авгиевы конюшни в Дженине. Буду жить потому, что у нас кто-то дает гарантии, что новая поросль там не дозреет через пару лет?

Но одни люди умирают за других, а другие просто живут, как будто ничего не происходит. Одни пытаются помочь как умеют и как могут, расплачиваются собой, а другие ищут виноватых, устраивают абсолютно ненужные демонстрации и пытаются сколотить себе капитал на крови. Можно в них пальцем ткнуть, и что, им стыдно станет?

Когда человек попадает в больницу с какой-нибудь тяжелой хирургической проблемой, его везут в операционную, и мы, доктора, говорим ему и его семье, каков риск и что с ним может случиться. Но секрет в том, что редко такие больные уходят на операционном столе, и дело не в том, что человек иногда фантастически, чудовищно живуч вопреки всему. Просто забеги на короткие дистанции даются нам легче. Поэтому день, два, после операции – все терпимо. Это потом силы иссякают, резервы тают, и все начинает рушиться. А семья не понимает, ведь все же поначалу шло хорошо. 

Так и мы, Израиль. Седьмое октября это даже не операция, это, если использовать все те же термины, то, из-за чего надо оперировать. Сейчас, пока в Газе идет активная война, считайте, работают хирурги и анестезиологи и скоро пациенту держать путь в палату интенсивной терапии. 

И терапия должна быть долгой, правильной и очень вдумчивой. А пациенту будет становиться лучше, а потом опять хуже и снова лучше. Так оно и бывает в жизни. Если у пациента есть резервы, если его правильно лечат, если организм не идет вразнос, то есть хорошие шансы на выздоровление. А, если врачи, которые им занимаются, купили дипломы или должности получили потому, что у них связи и, что бы они ни творили в назначениях, никто их за ж.. не ухватит. 

Поэтому – поживем, увидим. 

Пока что, как у нелюбимого мной с определенной даты Розенбаума.

“А доктора мои – ханыги и пижоны

Им не понять самим, чего они хотят”. 

И я не о политике и политиках, о всяких там талиготлибах или яирлапидах. Я о каждом из нас. Совсем несложно сделать что-то для тех, кто сражается за нас. Каждый – в меру возможностей может вложиться. За то, чтобы мы могли, например, выйти и попить кофе за столиком в кафе. И отключиться от войны на пятнадцать минут. Или даже просто сидеть дома, смотреть новости и ругать правительство, а не бежать в бомбоубежище при звуках сирены.

Я даже не призываю отказываться от атрибутов мирной жизни. Это нереально, это глупо, это то, что поддерживает нас. Но есть волонтеры, которые пашут на армию и на беженцев, а я могу вместо пары кофе выпить один. 

Если мы – больной, то нас две вещи вылечат. Помогать друг другу и не сраться. 

Хотя это, по большому счету, одно и то же. 

© Юрий Супоницкий 

#Израиль_без_наркоза